Иван-да-Марья
Жили-были в одной деревне Марья-Дурнушка да Иван-Красавец.
Не знаю уж чем, да только приглянулась Марья-Дурнушка Ивану-Красавцу, и стал он с ней жить-поживать. Живут ладно. Ивану нравится, и Марья не надивуется, за что ей такое счастье привалило.
Да только через некоторое время задумалась Марья: я девка совсем никудышная, самая некрасивая на деревне, да и ума особенного Бог не дал, стало быть, не долго моему счастию жить – рано или поздно начнёт Иван-Красавец гулять, а потом и совсем уйдёт к какой другой девке!
И задумала Марья-Дурнушка покалечить Ивана-Красавца. И так состроила, что зашёл Иван-Красавец в сарай, о черпачок споткнулся, растянулся, уткнувшись лицом в пахучее сено, а сверху на него наконечник новый для косы упал и обе ноги оттяпал.
Вся деревня затужила, одна Марья тайком радуется, думает – ну, чаво, голубчик, без ног-то по бабам теперь много находишь?
Но недолго счастье её длилось. Через некоторое время она опять закручинилась пуще прежнего: без ног-то, без ног, а всё равно – Красавец! В общем, так она состроила, что упал Иван со своих костылей да на всё лицо шрам себе посадил.
Но просчиталась Марья-Дурнушка. Получилось вроде как ещё лучше прежнего. Лицо у Ивана мужественней стало и некая смазливость, до того присутствовавшая, исчезла напрочь. В общем, как в Писании сказано – шрам украшает мужчину, но не укрощает его! Так и видит Марья-Дурнушка, как девки на Ивана заглядываются да отнять хочут. А он ещё, антихрист, на гармонике играть выучился. Как сядет перед избой, костыли свои разложит да заиграет (а петь и до этого умел хорошо), так вся деревня собирается.
Ну и Марья, воспользовавшись тем, что Иван-Красавец как-то стёр себе, на гармонике играючи, руки в кровь, в тёмную ноченьку, когда ветер гуляет в степи да гудит в проводах, ему в ранки грязи и подсыпала. И началась у Ивана гангрена, и местный колдун ему обе руки ампутировал да на ушко чего-то пошептал.
А Марья радуется: ну, что, красавец, без рук без ног, попробуй-ка теперь на бабу скок!
Иван же Красавец с горя такие стихи сердешные стал писать, хоть душа вон! Как из окошка загорлопанит:
Эх, гармонь моя!..
А кони, кони!
Вечером синим, вечером лунным,
Был я когда-то красивым и юным!
Но не жалею, не зову, не плачу!
Я за всё когда-то заплачу!
– вся деревня в слёзы!
Опять, значит, Марья-Дурнушка боится Ивана потерять: стихи, вид жалостливый (а русская баба кого жалеет, того и любит!) да речи зажигательные, а Марья лучше всех знает, как умеет Иван бабе сказать, да языком приятно сделать. Не выдержала Марья, и в одну из ночей отрезала Ивану язык. А люди подумали, что Иван с горя замолчал, мол, говорить ни с кем не хочет.
Так и сидел Иван целыми днями у окошка и молчал. А глаза большие-большие, печальные-печальные, и лицо столько всего выражает, что за одно это полюбить можно. А Марья знает, как Иван посмотреть может на бабу, всё равно что раздеть. Поняла Марья, что пока с глазами Иван, девки и такого возьмут, не погнушаются. И подговорила кошку свою верную, и та ночью Ивану глаза выцарапала вместе с остатками былой красоты.
Осталась у Ивана одна лишь мужская сила. Жаль было Марье расставаться с нею, да ничего не поделаешь, потому что сила у Ивана была могучая, и размерами вышла и стойкостью. А Марья понимала, что редкость это в наше время великая и девки за одно это Ивана себе заберут, и отрезала её безропотному Ивану.
И Марья-Дурнушка успокоилась. Думает, теперь уж никому Иван-Красавец не нужен!
А через некоторое время посмотрела на себя в зеркало, глядь: а я ничего стала! И действительно, как Марья-Дурнушка Ивана-Красавца чаво лишала, так сразу чуть-чуть хорошела. И, в конце концов, превратилась в красавицу неписаную и вышла замуж за Петра-Силача.
А Иван затосковал по ней и к зиме умер.
В ночь после похорон снится Марье сон. В полночь приходит на кладбище к Ивановой могиле молодая монахиня из Макарьева монастыря, что на горе, выкапывает Ивана из земли, поцелуями да слезами омывает, телом бесстыжем о него трётся… Проснулась Марья вся мокрая. Тихо. Пётр слева, как камень застыл. Раньше такому сну она подивилась бы и всё, да только прошлой осенью купец Яков Смородинный привозил и всей деревне читал заморский журнал, где про таких людей, которые покойников любят, рассказывалось подробно.
Вышла Марья во двор. Ночь лунная была. И пошла Марья в одной белой, развевающейся ночной рубашке на кладбище. Дошла до Ивановой могилы, выкопала его и сожгла. А пепел по оврагу, под горой, разметала.
Весной же весь овраг покрылся жёлто-сиреневыми цветами. И на Николу Майского пришёл из леса колдун и назвал эти цветы Иван-да-Марья. Собрал букет и сплёл из него венок. Принёс его Марье и надел на неё. И потекли по её лицу тёмно-вишнёвые капли. И сказал колдун, что если нарвать в ясную лунную ночь этих цветов в овраге и сделать из них вино, то сердце того, кто выпьет это вино, исполнится такой любовью, какую ни железом, ни злом не выжечь во веки веков.
Иван-да-Марья, читает автор.
А если отвару выпить, хоть раазочек?! Вдруг, оно и устроится?
— самый настоящий аноним 24. Август 2008 #